– Самый смак, – заявил он, – передавая Жюву кусок доски, – ценнейшая штука, кусок пола со следами крови!

Жюв, казалось, без особого интереса взглянул на предмет, а Бузотер тем временем разложил на камине несколько листков бумаги. Он тщательно разглаживал их один за другим, пришептывая:

– Это вам не фунт изюма, подлинники!.. Собственноручные писульки, оставленные покойным!

Жюв машинально взглянул на то, что на примитивном лексиконе Бузотера именовалось «писульками», и чем дольше он их созерцал, тем больше бледнел.

Он резко, отрывисто скомандовал Бузотеру показать ему все остальное…

Почувствовав подобное рвение, бродяга забеспокоился, но у полицейского был такой властный вид, такая встревоженная физиономия, что озадаченный Бузотер не посмел и рта открыть.

Жюв кропотливо рассматривал документы.

Он подносил их к окну, разглядывал на свет, затем, вытащив из собственного бумажника какие-то листки, стал сличать их с бродягиными.

– Господи! – шептал Жюв. – Господи!..

Обхватив руками голову, он на мгновение застыл в молчании, затем спросил:

– Бузотер, вы уверены, что эти бумаги принадлежали покойному?.. Что это бумаги Оливье?..

– А как же! – откликнулся бродяга, превратно истолковывая вопросы собеседника, – конечно, уверен! Я собственными руками стянул их из пачки с документами, которая здесь лежала. Некоторые письма я вынул прямо из кармана.

Пребывая в крайнем смятении, Жюв бормотал странные слова:

– Увы? Ничего удивительного! Я так и чувствовал! Так и чувствовал…

Хотя комната была пустой, Жюв, сыщик-профессионал, ощупал ее своим острым взглядом.

Неожиданно он заметил прячущийся в стене шкаф, открыл его, заглянул внутрь, пошарил по темным углам.

Полицейский извлек наружу небольшой предмет, вид которого заставил его содрогнуться и отчаянно вскрикнуть.

Это был карандаш, обычный карандаш с серебряным колпачком.

Увы! Сомнений у Жюва больше не оставалось, ему был знаком этот карандаш, сам по себе пустячный, но в глазах Жюва приобретший непомерную ценность.

Ах! Сомнений не было, эта была личная вещь, из тех, что, так сказать, являются частью вас самих, по которым безоговорочно опознается владелец.

В пустой комнате Жюв неожиданно опустился на пол; он рухнул на колени, из глаз его хлынули крупные слезы, меж тем как Бузотер, ошарашенный этой странной сценой, с тревогой взирал на него.

По прошествии четверти часа Жюв, к которому вернулось обычное хладнокровие, покинул авеню Версаль. Однако прежде он учинил Бузотеру настоящий допрос с пристрастием.

Полицейский подбодрил бродягу, щедро одарив его монетой в сто су, взамен которой он унес с собой находившиеся у Бузотера бумаги и найденный карандаш.

Кроме того, Бузотер во всех подробностях и деталях поведал ему о драме, очевидцем которой себя считал.

Было семь часов вечера.

Молодой инспектор Мишель, выйдя из здания префектуры на набережной Орфевр, сделал несколько шагов в сторону. Через несколько секунд полицейский, с недавних пор пользующийся невиданной благосклонностью господина Авара, очутился на противоположной стороне улицы и, облокотившись на парапет, казалось, внимательнейшим образом стал разглядывать текущий у его ног речной поток.

Вскоре к нему присоединился какой-то человек, и сразу же между ними завязалась оживленная беседа.

– Видите, господин Жюв, я пришел вовремя, но ваша записка меня взволновала. У вас появились какие-нибудь новости?

И действительно, с младшим коллегой беседовал не кто иной, как знаменитый полицейский.

Кивнув, Жюв прошептал:

– Да!

Полицейский был мрачнее тучи, выглядел настолько озабоченным и опечаленным, что Мишель не удержался от замечания:

– Что с вами? У вас случилось несчастье? Вы чем-то огорчены?

Жюв секунду помедлил, затем мягко положил руку на плечо Мишеля:

– Добрый мой друг, – горестно произнес он. – Потеря друга, лучшего друга, почти ребенка, не проходит бесследно, без боли в сердце, без слез!

Мишель взволнованно оборвал его. Ему не пришлось долго ломать голову, на его языке уже вертелось одно имя – кто в Париже, а в частности, в полиции не знал об искренней привязанности, долгие годы существующей между знаменитым сыщиком и Жеромом Фандором.

И все же Мишель спросил, зная заранее, каков будет ответ:

– Речь идет о Жероме Фандоре?..

– Да, – чуть слышно произнес полицейский. – Фандора нет в живых! Я убедился, Фандор – это Оливье!

В этом и состояло зловещее открытие, которое Жюв, по его мнению, сделал на авеню Версаль.

После возвращения в Париж Жюв не имел от Фандора никаких вестей. Он думал, что журналист скрывается, чтобы следить за Фантомасом, но беспокойство его нисколько не уменьшалось. Итак, внезапно, изучая бумаги Бузотера, в записях, которые бродяга выдавал за автографы Оливье-Мориса, Жюв обнаружил почерк Фандора. Тогда его осенило…

Кроме того, мог ли он сомневаться?

Не признавать очевидного?

Да, безусловно, выслеживая Фантомаса, Фандор скрывался… Но Фантомас настиг его.

Убивая Оливье-Мориса, Фантомас убил Фандора.

Уничтожил он и актера Мике, поскольку неустрашимый Фантомас боялся разоблачения со стороны человека, который присутствовал при отправлении пропавшего поезда и, несомненно, знал Оливье-Мориса…

Воображение Жюва рисовало мрачное злодеяние.

Вернувшись в Париж и разыскав актера Мике, Фандор, дабы заставить того говорить, выдал себя за Мориса, тогда как зарабатывал себе на хлеб, сотрудничая с «Литерарией» под именем Оливье…

Фантомасу стало все известно.

Фандор был мертв…

Актер Мике убит…

Ах! Конечно, Жюв не стал бы так рассуждать, сумей он догадаться о том, жертвой какого чудовищного совпадения он стал.

Но, бесспорно, он даже не подозревал, что Морис и Оливье – совсем не одно и то же лицо!

Кроме того, ничто не наводило на мысль об ошибке. Откуда он мог знать, что бумаги Бузотера своим происхождением обязаны отнюдь не Морису, а странному субъекту, последовательно выступавшему под именами Авессалома, Оливье и, наконец, Жака Бернара, который сознательно устроил путаницу, чтобы поднять цену на свои стихи!

Увы, он пребывал в неведении и потому сокрушенно твердил:

– Фандор мертв! Я в этом убежден. Фандор – это Оливье!

Мишель вздрогнул.

– Раз Фандор – это Оливье, – заговорил он, – значит, это его убили на Гран-Дегре?

– Нет! – мягко оборвал его Жюв. – Мике!..

Обеспокоенный, Мишель широко раскрыл глаза.

Жюв продолжал:

– Фандор – это несчастный, погибший на Отей.

– Но, – возразил Мишель, – преступление на Отей – инсценировка.

Жюв авторитетно заявил:

– Нет, это реальность.

Молодой инспектор полиции выглядел все более озадаченным.

– Ах! – с нескрываемым отвращением воскликнул он. – Кажется, мне никогда, никогда в этом не разобраться!

Но Жюв покровительственно-добродушно заверил юного подопечного господина Авара, бывшего также и его протеже:

– Сейчас я вам все объясню.

Они медленно двинулись в сторону статуи Генриха IV; Жюв заговорил:

– Вы ведь знаете, что оставив меня в Глотцбурге, Фандор отправился по следам Фантомаса в Париж. Что с ним затем произошло? До самого последнего момента я ничего не знал, до сегодняшнего дня терялся в сомнениях, но вот уже несколько часов, как мне это стало известно.

Фандор укрылся под двумя обличьями. Во-первых, рабочего Мориса. Под этим именем его знала Фирмена, юная любовница, поскольку у Фандора, оказывается, имелась любовница, что, кстати, меня крайне удивляет! И во-вторых, Оливье. Под этим именем он зарабатывал себе на жизнь, публикуя свои сочинения, – не без великодушного участия мадам Алисе.

Как и у меня, у Фандора есть заклятый, страшный враг – Фантомас. Фантомас желал нашей смерти. Он нашел Фандора… и его убил!

Вот, Мишель, и все – увы, незамысловатое – объяснение зловещего преступления, которое Фантомас совершил на набережной Отей.